Носовский вальс

(продовження)

Виктор Жмыхов (автопортрет)

Это было время «хрущовской оттепели», когда по распоряжению Никиты Сергеевича все цыгане были в обязательном порядке паспортизированы и вели оседлый образ жизни.

Пролетали дни за днями, уходили от нас месяцы и годы нашего детства. Мы были полны сил и энергии, но все чаще задумывались над тем, как строить свою жизнь дальше.

Я снова работал во время летних каникул на очередном строительстве после носовской столовой - дворце культуры. Учиться в школе на дневном отделении в десятом классе я не имел возможности, так как материальные условия были невозможными, нетерпимые. Нужно было зарабатывать самому на себя. Изба рушилась с каждым днем. Помощи со стороны я не ждал никакой, хотя, по правде, говоря буквально, рядом за три десятка метров располагалось помещение Носовского райсовета и мою избу видел со своего окна председатель Щербаков. Но его взгляд на мой быт и положение был совершенно спокойным и безразличным.

Десятый класс я заканчивал вместе с моим другом Володей Чмелем в вечерней школе № 1.

Николай Харкевич тоже работал на разных работах, дабы хоть как-то помочь материально своей сестре Ниле, которая в то время училась в музыкальном заведении в городе Чернигове. Все заработанные деньги он отдавал ей, экономя даже на своих брюках.

Валерий Кинсбурский уже тогда мечтал ехать поступать в вуз в Киев или Одессу.

Володя Чмель, как и раньше, работал в клубе да еще и частенько выезжал на околичные села с кинопередвижкой. Андрей Харкевич уже полностью освоил профессию обувщика и работал в Носовском райпромкомбинате в сапожной мастерской. Так мы и не замечали того, что становимся взрослыми. Директор носовского райпромкомбината - Кобзарь, решил помочь мне в освоении новой профессии - профессии фотографа. Так я стал учеником носовской фотографии и уже за три месяца освоил новую для меня профессию. Не один раз приходилось выезжать на окраину Носовки в разные колхозы с выездным фотографом (который так и числился в фотографии) Филем Степаном Гавриловичем и фотографировать передовых тружеников — колхозников.

Частенько приходилось исправлять вынужденные ошибки Степана Гавриловича, потому что кроме умения хорошо фотографировать, он имел грешок небольшой, характерный для всего мужского рода. Под такой грешок, бывало, нафотографирует, а когда проявит пленку - пусто...

— Едь, Виктор, и снова сфотографируй всех. Одним словом — выручай, брат.

Я и ехал. Приезжал в тот или иной колхоз, просил извинения за того фотографа, у которого «случайно» подвела пленка, не по его, так сказать, вине.

Все реже стали наши встречи в домике на Почтовой. Все меньше виделись мы и на улице. Днями на работе, а вечерами в домашних хлопотах. Постоянное одиночество. Хоть волком вой.

Однажды домой приехала Вера Харкевич с подругой Ларисой. Я был рад этому приезду и своей старой любви, хоть эта так называемая любовь была всегда односторонней, и только с моей стороны.

На улице воробьиная ночь, хоть глаз выколи. Столкнешься с телеграфным столбом, искры из глаз посыплются, а все равно столба не увидишь.

Натренированность в фотографировании у меня была хорошая, и я без экспонометра, вычислив расстояние от девчат, нажал на спуск. Магниевая вспышка осветила все вокруг — избы и деревья, и речку Носовочку... Так и остались они, улыбающиеся, на темном ночном фоне — восемнадцатилетними...

Это был, наверное, мой последний снимок в Носовке. Приближалась осень 1960 года. Она несла с собой неизвестность, неуверенность, тоску. В последние два года мать совсем не ходила ногами, за исключением два-три шага по хате. Мне нужно было работать за мизерные деньги, чтобы хоть как-то питаться и во что-то одеваться. Надо было иметь средства для того, чтобы покупать дрова или уголь, торф для отопления жилья. В избе вываливались стены. Назревало критическое положение.

Кроме всего, необходим был постоянный уход за матерью и неотлучное пребывание с ней. Ее сестра Прасковья, которая жила с двумя взрослыми дочерями, не захотела постоянно ухаживать за матерью, и через некоторое время определила ее в дом инвалидов в город Новгород-Северский, что на Черниговщине. Перед тем, как отправить маму, я уговаривал свою тетку Прасковью, чтобы она изменила свое решение и присматривала за ней до тех пор, пока я отслужу срочную службу в армии. У меня был призывной возраст. Тетка Прасковья согласилась, и я, с надеждой на лучший исход, пошел в носовский райвоенкомат с просьбой о том, чтобы мою отсрочку перечеркнули.

Это было мое прощание с детством и юностью. Это было мое прощание с дорогим и близким, родным и незаменимым мне человеком - моей мамой.

После года службы я приобрел хорошую специальность, которая нужна была везде, как говорится, на гражданке, и мне дали отпуск по семейным обстоятельствам.

Приехав домой, я посмотрел на свою избу. Крыша и потолок упали вовнутрь. Не раздумывая я поехал в Новгород-Северский, чтобы забрать мать и привезти ее в Носовку к сестре.

Мне оставалось отслужить два года. Расчет был простым и реальным. Отслужу два года, вернусь домой. Специальность есть. Крановщики везде и всегда нужны. Мать побудет с сестрой и племянницами, а я заработаю денег и построю небольшую избу, но зато собственную.

Я привез мать снова к сестре и договорился, чтобы она за ней ухаживала на время моей службы. Через десять дней я уехал в Среднюю Азию на службу, а спустя полгода я узнал, что моя тетка Прасковья, а материна родная сестра отдала ее снова в дом инвалидов. Вскоре мама умерла. О ее смерти я узнал намного позднее, почти перед окончанием срока службы. Писем от тетки я не получал, да и сама она, как потом выяснилось, умерла на год раньше матери. Ее взрослые замужние дочери, а мои двоюродные сестры не смогли, а вернее не захотели забрать домой свою тетку. Там - в Новгород-Северском и похоронили маму мою. Но я забежал намного вперед. Я только готовился уходить в армию, и обо всем этом я еще расскажу в своей следующей повести.

Вместо эпилога.

Через десятки лет всплывают перед глазами лица моих ровесников, юных носовчан и носовчанок. Аккуратного и элегантного Лени Москальца — пародиста чужих голосов, весельчака и юмориста, который всегда веселил молодежь возле клуба.

Вспоминаю его брата Анатолия — степенного, серьезного и неутомимого труженика с юных лет.

Не оставляет мою память и образ смешного парня, шутника и оптимиста — Коли Буланова, карася.

Постоянно вижу сквозь даль годов товарища нашей юности доброжелательного, скромного и порядочного во всех поступках, симпатичного Мишу Святного.

Вспоминаю красивых и скромных девчат — Любочку Кривенко, Люду Пархоменко, Веру Харкевич и ее подругу Ларису Бурдюг. Вспоминаю и тех, которых уже нет с нами на этой грешной земле.

По всему бывшему Советскому Союзу, будучи на службе в авиации, «летали» со мной всегда на борту военного самолета семьи Харкевичей — Андрея и Николая, Володя Чмель и Валерий Кинсбурский. Ни горе, ни беда, ни расстояния не смогли вычеркнуть из моей памяти мою дорогую и первую учительницу -Анну Федоровну Прокофьеву и моего верного друга раннего детства — Колю Белошапку.

Судьбы и расстояния разделили нас «по воле рока». Десятилетия украли в наших лицах красоту, многое стерли в нашей памяти, но то, что осталось в наших сердцах и запомнил мозг. Нужно сохранять и с любовью вспоминать даже о том, что когда-то, в той далекой юности, на первый взгляд казалось обидным.

Вспоминайте и вы, друзья мои и товарищи, о той дорогой и неповторимой юности, рассказывайте о ней своим потомкам, ибо может так случиться, что не успеем...

Помню я о вас. Дорогие носовчане и носовчанки. Многих моих ровесников-одноклассников уже приняла земля. Их нет с нами. И только «Носовский вальс» постоянно напоминает о них и о нашей пламенной юности.

Вже сутінки в полі лягли

Погасли по хатах вогні

В обіймах вечірньої мли

Давно спочиває ві сні

Носівка - рідне село

У щасті воно розцвіло

Нам шле привітання в цей час

Улюблений вальс...

Початок повісті "Носовский вальс" див. тут:  https://www.facebook.com/vasilvas.nosivkasyut/posts/2069378133275406

Деякі фрагменти до повісті:

Носовская молодежь 50-60 гг. ("шпана")

Николай Харкевич

Помещение Носовского клуба с библиотекой с северовосточной стороны